О первой поездке в Казань, Окуджаве, диалоге так и не встретившихся Достоевского и Толстого, судьбе программы «Игра в бисер», а также о том, почему поэзия не прощает измен, на творческой встрече в Казани рассказал известный писатель и литературовед Игорь Волгин.
Литературный форум БРИКС, вихрем пронесшийся по Казани, не был лишен досадных огрехов, свидетельствовавших о том, что организаторы очень спешили. Но гости форума были замечательные. Некоторые из них буквально ошеломили своим блестящим знанием русского языка и российского общекультурного контекста, как, например, поэты и переводчики из Китая и Бразилии. А от восточных красавиц, к тому же, пишущих прекрасные стихи, просто рябило в глазах. На этом «бриксовском» фоне российские литераторы, честно говоря, немного потерялись. Но всё же не настолько, чтобы упустить возможность, например, побывать на творческой встрече с известным писателем и литературоведом Игорем Волгиным.
Игорь Волгин также автор и ведущий программы «Игра в бисер» на телеканале «Россия. Культура», в которой умные и образованные люди обсуждают литературную классику. Кроме этого, Игорь Волгин – профессор МГУ, вице-президент Русского ПЕН-центра, основатель и президент Фонда Достоевского, член Совета по русскому языку при Президенте РФ. В общем, более книжного и погруженного в литературные миры человека сегодня трудно себе представить.
«ВСТАВАЙ, НА УЛИЦЕ ТАНКИ!»
А начинал Игорь Волгин как поэт, и именно в ту пору судьба впервые забросила его в Казань: «Не поверите, это было 60 лет тому назад. Мы выступали здесь с Булатом Окуджавой. Он был уже известным поэтом, а я учился на последнем курсе Московского университета, и у меня только что вышла первая книжка стихов. Сам город помню смутно, но он точно был не похож на сегодняшнюю прекрасную Казань. Но поездка запомнилась, и вот почему. Утром в гостинице Окуджава стучится ко мне в дверь и говорит: “Игорь, вставай, на улице танки!”. Короче говоря, в тот день в Москве сместили Никиту Хрущёва, и началась брежневская эпоха».
Танки, по счастью, не понадобились, и Игорь Волгин, как и подобает историку, напомнил, что это был первый в истории России бескровный переворот. «А на следующий день мы выступали вот тут рядом, в оперном театре, – продолжил он. – Был полный зал, и Окуджава читал, еще без гитары, “Молитву Франсуа Вийона”, а там, если помните, есть такая строчка: “Дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть”. И зал буквально замер».
«И НЫНЕШНИЙ ВЕК, К СЧАСТЬЮ ИЛИ НЕСЧАСТЬЮ, БУДЕТ ВЕКОМ ДОСТОЕВСКОГО»
Два года назад, к 80-летию Игоря Волгина, увидел свет его семитомник, в котором пять томов посвящены Фёдору Достоевскому. Изучение жизни и творчества по-прежнему самого читаемого в мире писателя-классика стало главным делом его жизни. Волгину принадлежит целый ряд открытий, позволяющих постичь драму жизни и смерти Достоевского, и в том числе тайну его ухода. Самая известная его книга – «Последний год Достоевского» – переведена на десятки языков. А один из вопросов, заданных Игорю Волгину на встрече в Нацбиблиотеке РТ, звучал так: почему те, кто любят Достоевского, не любят Льва Толстого, и наоборот?
«Есть и такие, кто не любит ни того, ни другого», – шутливо парировал он, но тему поддержал, напомнив, что Толстой и Достоевский, будучи современниками, даже не были знакомы. «Однажды они были совсем рядом, в одном помещении, но их не познакомили. Узнав об этом, Достоевский очень сожалел. Толстой же, по воспоминаниям критика Страхова, в тот день попросил ни с кем его не знакомить, – поделился деталями Игорь Волгин. – Но что интересно, последняя запись Толстого была посвящена Достоевскому, а последний роман, который он читал перед уходом из Ясной Поляны, – “Братья Карамазовы”. Одновременно он читал Нагорную проповедь и записал: “Лишнего много, тяжело читать. Написано хуже Достоевского”».
«Конечно, мировоззренчески они никогда бы не сошлись, и может, даже хорошо, что они не встретились, – высказал мнение Игорь Волгин. – Но диалог Толстого и Достоевского идет до сих пор, через их взгляды на жизнь, на Бога, на нравственность».
В подтверждение своих слов, что Достоевский по-прежнему очень актуальный писатель, Игорь Волгин привел несколько цитат из «Дневника писателя». Например, вот эту: «…Да, конечно, можно проиграть временно, обеднеть на время, лишиться рынков, уменьшить производство, возвысить дороговизну. Но пусть зато останется нравственно здоров организм нации – и нация несомненно более выиграет, даже и материально». Или: «Политика чести и бескорыстия есть не только высшая, но, может быть, и самая выгодная политика для великой нации, именно потому, что она великая».
«Двадцатый век был веком Достоевского, и мы думали, что двадцать первый будет веком Пушкина или того же Толстого. Но первые десятилетия показали, что и нынешний век, к счастью или несчастью, будет веком Достоевского», – предположил Игорь Волгин.
ОБ «ИГРЕ В БИСЕР» – ЗНАЮ ТОЛЬКО, ЧТО ДО КОНЦА ГОДА НАС НЕ ЗАКРОЮТ
О вкладе Волгина в достоевистику многие в лучшем случае наслышаны, но все-таки больше его знают как автора и ведущего «Игры в бисер». Каждый выпуск своей программы он заканчивает одной и той же фразой: «Читайте и перечитывайте классику!». «Я думал продержаться год-два, но передача выходит уже 13 лет. Мы сняли более 300 выпусков, в том числе о живых классиках. Например, успели записать Евгения Евтушенко… Одно плохо – у нас всего 39 минут. Ну попробуйте за это время обсудить “Войну и мир”, – посетовал Игорь Волгин. О дальнейшей же судьбе программы автор высказался с осторожным оптимизмом: «От меня ничего не зависит. Знаю только, что до конца года нас не закроют, а дальше – непонятно».
И наконец, о третьей, а сегодня, может, и главной ипостаси Игоря Волгина. В свое время у него вышло три поэтических сборника, и после этого лет тридцать он стихи вообще не писал, «ушел в Достоевского». А сравнительно недавно снова вернулся к этому занятию. «Поэзия не прощает измен даже с Достоевским», – пошутил он и в завершение творческого вечера, невольно закольцевав свой рассказ о Казани полувековой давности, прочел стихи, в которых неожиданно прорвалась наружу рефлексия уже не по поводу литературной классики, а его собственного военного детства, превратностей судьбы и великой страны, «ушедшей, не хлопнув дверью». Но особенно пронзительно прозвучали стихи, посвященные семилетней дочери.
Дочь моя то плачет, то смеется –
это вышло, то не удалось.
…Как ни грустно, нам с тобой придется
обживать грядущее поврозь.
Зарастай быльем моя могила!
Но и в благовонии кадил
буду знать – меня ты не простила,
что так поздно я тебя родил.
Я твои вопросы без ответов
оставляю, зная заодно,
что моих возлюбленных поэтов
мне прочесть тебе не суждено.
Но, быть может, будто по приколу,
чувствуя ладонь твою в горсти,
в общеобязательную школу
я тебя успею отвести.
Мне одна останется расплата –
на другом молиться берегу,
чтоб смогла ты без бабла и блата
поступить хотя бы в МГУ.
И под утро, сына убаюкав,
тень мою ты не гони взашей.
Просто жаль, что долгожданных внуков
не видать мне, как своих ушей.
Ну, а, впрочем, поступай, как надо:
слушай мать и почитай отца –
дочь моя, последняя отрада
жизни, не имеющей конца.
